– Ну, теперь не уйдет! Эх, по постам бы сообщить!.. Давай, Юрка, жми!
...Наверное, меньше секунды было у Гордеева на то, чтобы заметить почти перед самыми колесами машины выкатившийся с тротуара на дорогу резиновый мяч и побежавшего за этим мячом маленького пацаненка. Но в эту долю секунды он успел рвануть руль в сторону.
Следующее, что он помнил, это были крики собирающейся толпы, детский испуганный плач (жив, паразит! Хоть тут порядок) и стон навалившегося на ветровое стекло Турецкого. Лицо следователя было разбито в кровь. Сам Гордеев остался невредим – привычка есть привычка: ремень безопасности на нем был пристегнут. Ясно было, что машина Турецкого восстановлению не подлежала. Фонарный столб, в который она врезалась, – тоже.
– Живы, Александр Борисович?
Турецкий с новым стоном откинулся на спинку сиденья, вынул носовой платок и прижал его к окровавленному лицу:
– Ушли, гады.
– Может, возьмут еще? Как-нибудь по постам сообщить успеем?
– Ага, дожидайся!.. Пацан-то хоть жив?
– Вроде жив. Ох, и всыплет же ему сегодня батька – по первое число.
– Ты знаешь, Юра, я бы и от себя с удовольствием добавил.
Послышались сирены приближающихся милицейских машин. Отняв от лица пропитавшийся кровью платок, Турецкий криво улыбнулся:
– Ну вот, так всегда: когда все кончилось – приехала кинохроника...
Глава 16
Разумовский не уставал удивляться переменам, произошедшим с женой после рождения ребенка. Обычно рассудительная и благоразумная, она совсем потеряла голову. Как разъяренная тигрица, она бросалась в бой с любым, кто осмеливался обидеть мальчика. Разумовский часто в душе винил жену за то, что произошло с Максимом. Он был уверен, что, если бы не эта фанатичная любовь Анны к ребенку, Макс мог бы стать другим человеком. «Хотя, – думал он, – чего греха таить, я и сам во многом виноват. Мне бы смелости побольше и силы, не потакал бы всем его капризам, научил бы отвечать за свои поступки, может, все по-другому бы сложилось. А теперь уже поздно что-то менять, все равно ничего из этого не выйдет».
Отряхнувшись от неприятных воспоминаний, Разумовский поднялся из кресла и отправился разыскивать сына. Он нашел его в спальне. Парень, раскинув руки, лежал на кровати и спал мертвецким сном. Он был настолько бледен, что его лицо терялось и расплывалось на фоне подушки. Максим тяжело дышал и вздрагивал во сне. Острое пронизывающее чувство жалости кольнуло сердце Павла Ильича. Этого ли он ожидал, об этом ли думал, когда, встречая жену на пороге роддома, взял из ее рук небольшой тугой сверточек, где в пене из кружев сопел крохотный сморщенный малыш – его надежда, его кровиночка. С того момента вся жизнь Павла Ильича была подчинена этому маленькому мальчику, который еще ничего не понимал, кричал по ночам, кушал по часам и писал в пеленки. По вечерам, укладываясь с женой спать в узкую односпальную кровать, он говорил:
– Я в лепешку расшибусь, но наш сын будет жить в нормальных условиях. Ему с детства будет дано все. Ему не придется мучиться, как мне. Я мужчина и отец, это мой долг.
Несмотря на сложную не по-детски жизнь, Павел был самым способным учеником в классе. И хотя у него практически не было времени для того, чтобы готовить уроки, все, что объясняли в школе, он схватывал на лету. На родительских собраниях учителя наперебой расхваливали его и прочили мальчику большое будущее. Но когда сын окончил школу и собрался поступать в институт, взбунтовался отец, работавший ночным сторожем в больнице.
– В какой ты институт собрался? Ни я, ни мать институтов не заканчивали, а не хуже остальных прожили. Деньги зарабатывать надо, а ты еще пять лет дармоедничать хочешь, на родительской шее сидеть.
Это был первый раз в жизни, когда мать осмелилась перечить мужу и решительно заявила:
– Собрался в институт – поступай. А ты, Илья, не мешай. Не хуже остальных! Живем, как скоты, хоть сын в люди выбьется. А как станет большим человеком, так, поди, и про родителей не забудет.
После долгих споров был найден компромисс: сын поступает в институт, но вместе с этим устраивается и на работу. Отец определил его ночным санитаром в ту же больницу, при которой работал сам.
Сдав все экзамены на «отлично», Павел без проблем поступил в МИИТ. Стремясь оправдать надежды матери, молодой человек, в отличие от своих товарищей, не пропадал целыми сутками на развеселых студенческих пьянках, а целеустремленно занимался и заслужил уважение всех преподавателей. Даже ректор знал Павла в лицо и особенно выделял его среди студентов. Благодаря этому обстоятельству на третьем курсе юноша был избран секретарем комсомольской организации. На одном из заседаний Павел познакомился со своей однокурсницей, на которую раньше не обращал никакого внимания. Через три месяца молодые люди поженились. Анна потом призналась, что уже тогда почувствовала «перспективного» и специально расставила ловушки, чтобы завидный жених в них попал.
Родители Павла были настроены против женитьбы. Мать не хотела выпускать из-под своего крылышка старшего сына, а отец боялся появления еще одного неработающего члена семьи.
– Еще чего, – сказал он, – девку какую-то притащишь. Самим жрать нечего, ее-то еще куда?
– Отец, но я же работаю, – пытался спорить Павел.
– А толку-то? Много ты получаешь, горшки по ночам вынося? Послушал бы меня раньше, сейчас на заводе уже уважаемым человеком был, приличные деньги приносил бы. Так нет, мы же хотим интеллигентами заделаться. Нам институт нужен. А на кой он тебе сдался? Что ты от него получил? Книжки читаешь умные, а в кармане ветер гуляет.
– Зато через два года я буду дипломированным специалистом, и меня на работу с радостью примут, и получать я буду побольше, чем на заводе.
– Диплом-и-и-и-рованным, – передразнил отец. – Вот когда станешь, тогда и женись, а мы с матерью твою девку содержать не собираемся.
Но все разногласия были быстро улажены, когда отец узнал, что невеста Павла дочь довольно состоятельных родителей. Отец Анны был профессором в институте, а мать работала корреспондентом одной из центральных газет. На один из теплых весенних дней было назначено знакомство родителей. Принимающей стороной решили стать родители невесты. Зайдя в профессорскую квартиру, отец и мать Павла оторопели. За всю свою жизнь они ни разу не бывали в таких домах. По их меркам, богачом считался счастливый обладатель телевизора и сменного комплекта постельного белья (сами они в день стирки спали на голых матрасах). Квартира будущих родственников блестела хрусталем, манила пестрыми персидскими коврами и удивляла настоящей мягкой мебелью, а не сколоченными на скорую руку самодельными полками и табуретками. Больше всего воображение Ильи Дмитриевича поразило огромное количество книг. Они занимали все стеллажи в коридоре от пола до потолка, заполняли шкафы в кабинете, даже в спальне была полка с особенно любимыми книгами. Галина Ивановна почувствовала себя неловко в такой обстановке и предпочла сесть за стол и спрятать заштопанные колготки под край скатерти. Павлу было нестерпимо стыдно за своих родителей. Он заметил, как мать его невесты торопливым взглядом оценила бедную одежду Галины Ивановны, ее большие руки с коротко подстриженными ногтями, старый потертый пиджак отца. Ему хотелось, чтобы этот торжественный ужин поскорее закончился.
– Я так рада, – щебетала мать Анны, – что наши дети поженятся. Я отношусь к Пашеньке, как к сыну. Он такой серьезный, целеустремленный. Вы, наверное, потратили много сил на его воспитание?
– Ну да, старались по мере возможностей, – отвечал Илья Дмитриевич. – Хотели, чтобы из сына настоящий человек вырос. Вот в институте учится, радует нас с матерью.
Павел бросил изумленный взгляд на отца.
– Мне кажется, они замечательная пара, – продолжала Анина мать, – они так хорошо смотрятся вместе. Я на них гляжу и завидую, что наша молодость ушла. Так они счастливы, так любят друг друга. А нам теперь одно счастье осталось – их удачам радоваться. Наши дети теперь смысл нашей жизни.